Марина Лебедева

«Евангельские события»         

 

 Наинская вдова

Скорбные носилки, саван снежный,

И вдова в безумстве голосила:

Умер сын, единственный, надежда,

Что под сердцем бережно носила.

 

Все молчали, ведь утешить нечем.

Остается сердце одиноким.

Не поможет сила человечья.

Сжалился над нею Муж высокий.

 

Он коснулся мальчика рукою

Так, как спящих будят терпеливо,

Тихо «встань» сказал его покою.

Отрок сделал вдох неторопливый.

 

На глазах толпы остолбенелой

Мальчик мертвый отверзает очи.

Мать от изумленья побелела –

В жизнь вернулся умерший сыночек.

 

Мать слезами счастья заменила

Вопль отчаянья, к сынку прижалась:

«Слава Богу! Чудо сотворил Он!»

На Христа ж взглянуть не догадалась,  

 

О земном лишь думая, о бренном.

Но проходят годы быстротечно.

Не заметила Творца Вселенной,

У кого глаголы жизни вечной.

 

***

 «Я умываю руки», —

Пилат ушел от ответа

И передал на муки

Сына нездешнего Света.

 

Совесть рвалась на части.

Жена просила: «Мой милый,

Казнь принесет несчастье –

Праведника помилуй!».

 

Но душа дорожила

Непрочной кесаря дружбой.

И, закипая в жилах,

Трусость кричала: «Ну же!

 

Если боишься Бога,

Готов ли терпеть лишенья?

Кесарь накажет строго.

Толпа пусть примет решенье».

 

Совести не прекословят,

Иначе придет расплата.

И не отмылись от крови

Корыстные руки Пилата.

 

То, что ночами гложет,

Яростно рвется наружу. 

Только раскаянье может    

Снова очистить душу.

 

*  *  *

«Ищу не вашего, а вас…»*

Слова просты. А что за ними?

Ни красоты ищу, ни имени,

Ни состояния, а Вас.

 

Не все равно ли ручейку,

Купая путника нагого,

Одежда звания какого

Осталась там, на берегу?

 

А мы? По чину и награда?

Как горько видеть всякий раз:

Богатства, славы ищут в нас…

Но сердца нашего… не надо.

 

 * 2 послание св. ап. Павла к Коринфянам  Гл. 12,14

 

* * *

Он был молчалив, непонятен, велик,

И ветры подвластны Ему.

Но как благороден и светел тот лик,

Присущий Ему Одному!

 

Любовь проповедал обещанный Царь,

Что грешников примет Отец,

Раскаясь, разбойник, блудница, мытарь

Получат небесный венец.

 

И люди алкали Его словеса,

 Что сердцу близки, не уму.

За все исцеленья, за все чудеса

«Осанна!» кричали Ему.

 

И сердце горело. На подвиг святой

Рвалась, окрылившись, душа.

«Продай все именье и следуй за мной»…

И все… И колени дрожат.

 

* * *

На Россию мою наступает затменье –

Много в ней развелось разных вер и богов:

И Перун, и Сварог, что покрылись забвеньем,

Вновь всплывают из толщи ушедших веков.

 

Нам твердят, от натуги вращая глазами,

Что культура славянская нынче не та…

Знать, зовут нас вернуться в пещеры с кострами

И забыть, что такое души красота.

 

Оболгав христианство, язычники следом

Оттолкнули святое. Ложь льет по устам.

Как забыть нам святого Бориса и Глеба?

Как предать преподобного Сергия нам?

 

Они жизнью своею Христу послужили

И почили в бессмертном чертоге любви.

Много русских святых, чье бессмертное имя

Наш народ до сих пор как святыню хранит.

 

Почитая богами и солнце, и землю

И к деревьям сухим прилагая уста,

Слуги злого Перуна не разуму внемлют,

Забывая Божественный подвиг Христа,

 

Чья любовь расплеснулась на нас, как лекарство.

Он страданья за нас выше меры познал.

Он нам двери открыл не в пещеры, а в Царство

И в небесный Свой дом по-Отцовски позвал.

 

* * *

У разрушенных храмов

замираю, скорбя,

Кто же, Господи, кто же

ТАК забыл про Тебя?

Кто твой дом искалечил,

а душе навредил?

Не горят больше свечи,

дыма нет от кадил…

Колокольня безгласна

не встревожит, как встарь.

А душа не согласна,

что загажен алтарь,

Что, хлебнув море лиха,

Клир покинул приют…

Здесь лишь ангелы тихо

На рассвете поют.

Все исчезло селенье

Дым из труб не идет,

Только ветер без лени

По дороге метет.

А дорога нехожая

Вся покрылась травой —

Там лишь ангелы Божии

В храм идут, как домой.

Где взять ноги для Валерки?

Опять я в больнице, но уже добровольно. Решилась на небольшую, но необходимую операцию. Как ни тяни, а скальпеля не избежать. Попала в двухместную палату и одна! Мне скучно не будет — хоть высплюсь и почитаю! На воле-то все больше некогда. Мое уединение беспокоил только быстрый утренний обход врача и зов санитарки на невкусную больничную еду. С родными связь только по телефону – до дома больше сотни километров. Выхожу из своей «каморки» на перевязку да в столовую. В палате даже душевая кабинка, одним словом, курорт для трудоголиков, которые даже в больнице найдут, чем им заниматься.

  В один из своих выходов «в свет» заметила пожилую женщину и рядом черноволосого мужчину в инвалидной коляске. Сразу видно — с ногами беда: высохшие острые коленки, атрофированные мышцы… Определяю навскидку – ДЦП? Да нет. Лицо нормальное, приятное, улыбчивое.

Признаюсь, я к инвалидам отношусь довольно трепетно, даже с чувством какой-то вины, что на них возложена такая тяжкая доля страданий. Осторожно заговариваю с женщиной, которая охотно рассказывает историю своего сына Валерки. Правда оказалась страшнее. Когда он родился, то весил всего кило с небольшим. Он не дышал. Тому виной тройное обвитие пуповиной. Врачи крутили его и так, и эдак, пытаясь вызвать признаки жизни. Бесполезно. Потом решили обливать поочередно горячей и холодной водой, чтобы «завести» организм. Ребенок пикнул. Живой! Но во время этих манипуляций сильно повредили бедренные суставы. Ножки и одну руку вывихнули да так, что они соединяются с телом чуть ли не какими-то ниточками. Здоровой осталась только одна рука.

Лучшие ортопеды Москвы отказались делать операцию – безнадежно. Один из многих профессоров, встречающихся на тернистом Валеркином пути, изумлялся: даже в гестапо так изуродовать не сумели бы. Результат – Валерка с детства прикован к инвалидному креслу. А мать мужественно несла свой крест: выхаживала, делала массаж, путешествовала по больницам… Валерка не сделал в жизни ни одного шага. И не сделает никогда.

Мать сетует:

— Предстоит новая операция на копчике. Если повредят позвоночник, то страданий прибавится – даже сидеть не сможет. Только лежать. Но он ведь упрямый, настаивает, даже слушать ничего не хочет.

Во время нашего разговора с матерью «упрямый» Валерка широко улыбается мне и поглядывает озорными глазами — вот, мол, я какой. Он, выдержав пост, причащался на Пасху. А на шее сразу несколько крестиков – подарки разных батюшек, которые приезжают на дом  по звонку. Особенный случай. Мать вздыхает:

— Говорю много. Грех это. Осудила уже.

А мне думается: «Вот они, неприметные люди божии, урок нам, ноющим над каждой болячкой».

На следующий день в дверь «каморки» постучали. Я разрешила войти. Каково же было мое изумление, когда ко мне в комнатку… вкатился Валерка. Он поинтересовался, не помешал ли, попросил попить и огляделся, а потом, спросив разрешения, даже с любопытством заглянул в туалетную комнату, но въехать туда, чтобы осмотреть душ, не смог, чем был немало огорчен.

Беседу начал с неожиданного вопроса:

— У вас есть в Касимове инвалидный дом? – получив утвердительный ответ, продолжил: — а ты можешь меня туда устроить? А то мамка старая стала – 73 года – помрет, куда мне деваться? Сестре я не нужен, она и квартиру может отобрать. Я же недееспособный.

Я хотела бы ему помочь, но в нашей «инвалидке» много выходцев с зоны, собирающих милостыню на водку. Бывало, выйдут на промысел, а слепых и калек развезут на «точки», да еще и побьют потом.

— Нет, Валерка, к нам нельзя. Может, в Елатьму?

В Елатьме целый набор учреждений для неходячих, лежачих, инвалидов разного возраста.

— Нет, в Елатьму не поеду, — наотрез отказался он. – Я там был в детстве. Когда вокруг санатория лес загорелся, нас, колясочников, туда отправили.

Валерка рассказал, как однажды он намочил штанишки, а воспитательница его за это… била полотенцем. Так била, что другие ребята стали просить: «Не бейте его, это мы виноваты, не посадили его на горшок».

У меня внутри похолодело: у какой женщины рука поднялась на маленького калеку?!  Много ли он радости в жизни видел? В больницах чувствует себя как дома.

Спрашиваю осторожно:

— И часто тебя били?

— Бывало, — отвечал он с улыбкой. – Я как-то сидел в коляске около дома, подошел мужик пьяный и говорит, чтоб я встал. А я же не могу. Он меня вытащил из коляски и стал бить, а потом бросил. Я на земле валялся, пока люди не подняли.

Я изо всех сил крепилась, чтобы не всплакнуть от людской бессердечности. Жалость к Валерке захлестнула меня, но я старалась не поддаваться. Таких людей нельзя жалеть явно, а наоборот, обращаться как с обычными здоровыми людьми.

Хотя, по его же словам, во время травмы был задет его мозг, я не могу назвать его глупеньким, скорее, он напоминал мне большого наивного ребенка. Хорошо он помнит санатории, куда возила мама в детстве. Там дети с ним нянчились, играли, таскали на себе. Однажды девочка забыла его на скамейке, когда пошел дождь. Получилось как в детском стихотворении: «Зайку бросила хозяйка, под дождем остался зайка».

Он мне рассказал свою грустную историю скитания по больницам и заверил, что его можно вылечить, надо только деньги найти или оформить какие-то бумажки на бесплатную операцию. Я смотрю на его неестественно вывернутые ноги, скрюченную руку и понимаю, что это НЕВОЗМОЖНО!  Но я не знаю, что ему сказать, чем помочь. А он смотрит на меня, по обыкновению, улыбаясь и озоровато постреливая большими глазами, и говорит страшные вещи:

— Зачем меня мамка такого родила? А я теперь всю жизнь мучаюсь.

И тут я понимаю, что надо нападать. Жалость к самому себе – опасная вещь, ведущая к потере интереса к жизни.

— Как тебе не стыдно?! – восклицаю с легким укором, чтобы не обидеть. – Ты же знаешь, что мама твоя не виновата. Это чудо, что ты живешь! Мама твоя заботится о тебе, а ты еще капризничаешь. Ты же взрослый. Помог бы ей лучше.

Тут уже изумился Валерка:

— А что же я могу одной рукой-то?

Мне стыдно ругать инвалида, но понимаю, что надо отвлечь его от обвинений матери. Я, желая утешить, говорила, что таких, как он, любит Бог, что в будущей жизни он будет бегать и даже летать, а сейчас надо потерпеть. И вдруг Валерка упрямо восклицает:

— А я не хочу ждать! Я сейчас хочу ходить! Почему мне Бог ноги не дает?

Тут уж я растерялась. Что ответить? Но я должна что-то ответить – он ждет. Я предположила, что если бы он был здоров, он мог стать каким-нибудь бандитом. Валерка засмеялся. Я тоже – какой же из него бандит? И я стала рассказывать о землячке-подвижнице – святой блаженной Матроне Анемнясевской. Я хорошо знаю ее историю. Она с детских лет не росла, не могла ходить, так как в 10-летнем возрасте была изуродована своей матерью, и всю жизнь лежала, слепая, в детской кроватке. К ней приходили люди за молитвенной помощью и советом. Даже в таком положении она ни о чем не просила и трудилась, как могла: перебирала камешки, привезенные ей со святых мест. Валерка слушал с интересом и задавал вопросы.

Он не читал книг, потому что все сразу забывал, но все наши разговоры подробно пересказывал матери, значит, что-то в них зацепило. А думал он совсем по-взрослому. Помню, я передала потихоньку от него матери денег, но он строго наказал ей вернуть со словами: «отдай, у нее дети». Меня очень удивил его поистине мужской поступок. После этого мне стоило немалых трудов уговорить женщину оставить эту сумму.

Валерка потом не раз заезжал ко мне, деликатно постучав в дверь. Но того, страшного для меня вопроса, больше не задавал.