Перейти к содержимому
Ирзабеков Фазиль Давуд Оглы
26.01.2012
5. Родной непонятный язык
Начать эту главу хотел бы с воспоминания детства. Сколько раз тогда и позже, в течение многих лет, приходилось наблюдать, как поминают усопшего. В тщательно убранной квартире или небольшом бакинском дворике, выметенном и политом из шланга, а то и в огромной брезентовой военной палатке на случай непогоды, сидят мужчины всех возрастов и внимательно слушают муллу, который долго (тогда казалось бесконечно долго) размеренным речитативом читает на арабском языке суру из Корана. Женщины в другом помещении, но и там все происходит похоже. Мужчины только вернулись с кладбища: устали, голодны, но особенно хочется пить, потому как жарко. Никто, однако, не шелохнется. И чай, и поминальная трапеза потом, — сейчас же все посвящено только одному. Многих я знаю хорошо: это соседи по дому и улице, здесь же мои, покойные ныне, папа, дядя, дед. Поразительно то, что никто из присутствующих вообще не знает этого языка! Несколько человек вообще откровенные атеисты, не исключено, что им был и сам усопший. Но как строги их позы, почтительно склонены головы. Заметно, что люди сосредоточены. Это происходит, как мне кажется, еще и оттого, что они стремятся уловить в убаюкивающем речитативе чужой речи знакомые слова, а таковые, пусть изредка, но все же встречаются. И это подспудное стремление людей к хоть какому-то осмысленности происходящего так понятно, так естественно. Но, повторяю, — ни звука, ни лишнего жеста: такова сила традиции, глубокого уважения к ней.
Вспоминаю и собственное изумление, когда друг шепнул мне, что мулла, приглашенный на похороны его бабушки, вычитывал слова молитв из небольшой записной книжки, в которой они были записаны от руки кириллицей (!). В те времена проблемы с духовным образованием существовали во всех религиозных конфессиях, и ныне я вспоминаю этот эпизод по иной причине. Повторяю, люди, которые не понимали содержания читаемого им на чужом языке текста, тем не менее, внимали ему в ненарушимом молчании, даже с неким трепетом.
Много лет спустя поведал об этом человеку, подвизающемуся в исламском богословии. Он ответил мне, что язык священной книги представляет непреходящую ценность сам по себе, вне зависимости от того, понятен ли его смысл. Даже простое слышание этого текста, этих звуков, пытался он внушить мне, благотворно влияет на душу слушающего.
Давнее это вспомнилось неспроста. Сколько раз, беседуя с людьми, уклоняющимися от посещения православного храма, участия в богослужениях, слышишь нередко один и тот же довод: непонятен церковный язык. Нет-нет, да и услышишь призывы, доносящиеся, в том числе, и из церковной среды, о необходимости скорейшей реформы церковнославянского языка. Дескать, так он станет понятнее, и молодежь потоком хлынет в наши храмы. Ну, что можно на это возразить?! Подобные разговоры, как мне кажется, возникают чаще всего по причине непонимания подлинной сути и назначения церковных служб. И дело не только и не столько в хрестоматийном доводе с понятной каждому русскому фразой «устами младенца глаголет истина», где все слова церковнославянские.
Начну с себя, так будет честнее, да и убедительнее. И как же трудно (возможно, трудно не самое точное слово, скорее тягомотно) было находиться на богослужениях в течение весьма продолжительного времени после Крещения. И это притом, что русский с рождения является для меня, как и для большинства бакинцев моего поколения, наряду с национальным языком, родным. К тому же, учитель русского языка и литературы по своему базовому образованию, знаком со старославянским не понаслышке, изучал его, сдавал, помнится, с приличными оценками. И тем не менее… Однако со временем чудесные изменения, милостью Божией, со мною все же начали происходить. И, прежде всего, потому, что с некоторых пор стал посещать церковные службы регулярно. Попытался приноровить, если можно так выразиться, ритм собственной жизни к ритму общецерковной. И еще — это, как мне теперь видится, немаловажно — со временем отыскал наконец-то то самое место в храме, м о е. Оно оказалось в непосредственной близи от клироса и царских врат. Впервые без стеснения, чуть слышно, пел (молился!) вместе с хором. Куда подевались усталость, свинцовые ноги, непонятные слова молитв?! Ничего похожего, только легкое недоумение, что служба так плавно и необременительно подошла к концу, и вот уже батюшка выносит крест. Удивительно, но не утруждая себя толкованием каждого слова, я, тем не менее, все прочувствовал, все услышал, но только по-иному, сердцем. Если и вас одолевают схожие сомнения, прошу, не смущайтесь и начните с малого, приучите себя по возможности в храме бывать. Чтобы могли со временем ответить с очаровательной непосредственностью расшалившегося в храме крохи (а свидетелем этой сцены был я сам), которого мама пыталась урезонить: «Ты где находишься?!». «Дома!», — обезоруживающе невинно прозвучало в ответ.
Вот и в одной из присланных записок прочитал: «Раньше в наших храмах пели все, потому и по сей день громко возглашают: «Глас осьмый!». Наша Церковь — Церковь поющих…».
И не терзайтесь так, не унывайте и не смущайтесь оттого, что не все поначалу понятно. Утешьтесь тем, что этот язык понимают бесы и трепещут. Уясните главное, — происходящее здесь не есть обмен информацией! Все гораздо проще… и сложнее. Все иное. Православный храм вовсе не источник некоей мистической информации для пытливого ума, но прежде — источник неизреченной благодати, постигать которую призвано отныне ваше сердце через непосредственное участие в церковных таинствах.
Впрочем, и непреклонный интеллектуал не уйдет не утешенным, наверняка открыв для себя небезынтересные научные истины. Оказывается, мозг человека во время молитвы находится в третьем (помимо сна и бодрствования) состоянии, а молитвы на церковнославянском языке, как установлено, к тому же «осуществляют контрсуггестию». Иными словами, они препятствуют внушению извне, являются преградой, надежной защитой на пути нейролингвистического программирования. Тот же церковный колокол не просто услаждает слух и волнует душу. Он, как свидетельствует ныне наука, излучает резонансную ультразвуковую радиацию. И именно поэтому колокольный звон спасал православных людей во время гибельных эпидемий чумы. К слову, одновременный звон московских, прославленных некогда, «сорока сороков», как продолжает свидетельствовать та же наука, образуя невидимый небесный щит, способен отклонить траекторию межконтинентальной баллистической ракеты. Что касается бесов, то они, по мнению некоторых ученые, есть электромагнитные матрицы с отрицательным зарядом…
Но разве ж это главное?! Для церковного человека важно иное. Колокольный звон для него — невыразимая человеческими словами музыка, ведущая свой волнующий диалог с его бессмертной душой напрямую, безо всяких посредников. И ни за что не спутает он мерный благовест с частым перезвоном. Что же касается бесов, то они для него оптом и поврозь как были паршивой нечистью, так ими и останутся, как их не назови.
Какая же милость Божия изливается на русских людей, что им позволительно молиться Создателю и святым Его, Пречистой Богородице, по сути, на том же языке, на котором общаются с близкими и родными, на языке сладких детских снов, навеянных колыбельной, что пела когда-то мама. Поверьте, это дано не всем.
А тогда, словно угадав мое внутреннее состояние (как это случалось не раз), батюшка сказал в проповеди о том, что место, которое мы избираем для себя в храме, мистическим образом есть прообраз того места, которое мы чаем обрести на Небе.
На Востоке говорят, что даже самый долгий путь начинается с первого шага. И если вы его все же сделали, то впереди вас ожидают поистине удивительные открытия. Только не ленитесь и не унывайте. Для начала обзаведитесь небольшим словариком и вы узнаете много новых слов, это сделает вас внутренне богаче, интереснее. Не без удивления обнаружите, что некоторые понятные, как вам казалось, слова на церковнославянском имеют иной смысл. К примеру, выну — это не достану, а всегда, искренний — ближний; а вот еродий — аист, южик — родственник, алектор — петух, отроча же — младенец… продолжать можно до бесконечности и, поверьте, это очень увлекательно. В этом измерении все оказывается точнее, поэтичнее, фактурнее. Скажем, «Царствие Небесное нудится» звучит куда убедительнее, нежели «силою берется». Дальше — больше. И на каком-то этапе вы подойдете к совершенно иному качественному уровню: с благоговением приступите к чтению Псалтири, а затем и Евангелия на церковнославянском. Потревожьте, разбудите свою генную память, она так долго ждала этого часа. Как по-новому, по-утреннему свежо ощутите вы свою русскость. То, что вы при этом прочувствуете, какие глубинные — не ведомые вами ранее — струны вдруг отзовутся в вашей обрадованной душе, попросту не поддаются описанию.
Во время одного из выступлений в стенах Московской Духовной Академии получил из зала записку, которой дорожу и привожу почти целиком: «…вы правы, только при частом посещении храма начинаешь понимать этот язык, и тогда молитвы, которые давно знаешь наизусть, расцветают, как розы! Это невозможно объяснить непонимающим, это можно только почувствовать! Но для упорствующих попробуйте перевести на современный русский: «Благословен Плод чрева Твоего!» — «Как хорошо, что Ты беременна!» или «Хорош Твой Ребенок!»?!
Как же прекрасна воистину божественная молитва «Отче наш». Как-то довелось прочесть ее на современном русском языке. Ну, что сказать? Осталась информация, ушла поэзия. К слову, упомянутая выше расхожая поговорка «устами младенца глаголет истина» в переводе на современный русский прозвучала бы просто отвратительно. Только прислушайтесь: ртом ребенка говорит правда. Господи, помилуй! А потому и в стихотворении Андрея Вознесенского, посвященного музыке, читаем: «Где не губами, а устами…».
Чем прикажете заменить «Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей» пронзительного пятидесятого псалма, в котором каждое слово о нас?! А какие неподражаемые по красоте молитвы произносит в алтаре священник во время Евхаристического Канона. Содрогаешься при мысли о том, что святые слова могут заменить на иные… «Яко да Царя Всех подымем ангельскими невидимо дориносима чинми, Аллилуйя, Аллилуйя, Аллилуйя!»… «Дориносима», как оказалось, древний римский воинский ритуал, когда победителя поднимали на копья со спиленными остриями. Но даже когда я пребывал в неведении о смысле этого выражения, ничто не мешало сердцу моему замирать от осознания величайшего из таинств, совершающегося сейчас, в моем присутствии. И, как выяснилось позднее, и что совсем немаловажно, — при моем непосредственном участии, при личном участии каждого, кто находится сейчас в храме, кто молится соборно. Разве ж возможно, чтобы подобное совершалось на «ежедневном», по слову А.К. Толстого, языке.
Неожиданное и радостное подтверждение этих мыслей пришло от драгоценнейшего Александра Сергеевича, еще молодого, двадцатисемилетнего. Да-да, не удивляйтесь, Пушкин, как и прежде, «наше все». Вспоминаю, как много лет назад, впервые услышав стихотворение «Пророк», был убежден, что эта таинственная встреча поэта и в самом деле имела место, до того убедительно звучали памятные строфы. Я имел тогда довольно смутные представления как о шестикрылом серафиме, так и ветхозаветном пророке Исаии, от лица которого и ведется здесь повествование. Но и поныне убежден, что дело тут не только в известном видении святого; что-то важное наверняка пережил сам поэт, какая-то сокровенная встреча, сретение произошло у него самого. Только вслушайтесь, стих его преизобилует церковнославянской лексикой. Все эти: уста, десница, восстань, глас, виждь, внемли, глагол… поразительно, но дело даже не в том, что мы, сегодняшние, все понимаем без особых на то усилий. Использование поэтом этой специфической лексики не сделало стихотворение ни на йоту тяжеловесным, и поныне оно продолжает изумлять величественной музыкой родной речи. Это ли не золотой ключ к пониманию подлинной роли и места церковнославянского языка в жизни русской нации?! Гений поэта сквозь два столетия протягивает нам, сегодняшним, руку помощи, вразумляет, что язык этот дан русским не для каждодневного общения, но он, и только он предназначен для обращения ко Господу, Его Пречистой Матери, светлым силам Небесным.
Как же мудр и проницателен был Иван Шмелев, обратившийся в одном из писем к близкому человеку, а, по сути, ко всем нам с призывом: «Читайте Пушкина и Евангелие!».
Выступая в различных аудиториях, люблю проводить своеобразный тест, который многое, как мне кажется, объясняет ратующим за непременное обновление нашего церковного языка. Признайтесь, допытываюсь я, с различными членами собственной семьи вы общаетесь идентично? Оказывается, что нет: с бабушкой говорим несколько по-иному, нежели с детьми, да и с детьми, в зависимости от пола и возраста, неизменно по-разному. Замечательно, идем дальше. Выясняется, что похожая история и с соседями по дому. В прямой зависимости от степени приязни оказываются лексикон, интонация, сам настрой речи с руководством, сотрудниками, даже случайными попутчиками. Итак, слово за слово, вместе мы совершаем любопытное открытие: каждый Божий день с момента утреннего пробуждения и до сна, все мы в течение жизни, сами того не замечая, варьируем нашу речь, свой лексикон и, что немаловажно, интонацию применительно к каждому встреченному нами человеку. Какая поразительная избирательность! Так почему же мы, так утонченные в общении с тварными созданиями (напоминаю несведущим, что в православной лексике это выражение вовсе не обидное), так безаппеляционны, как речь заходит о Творце, создавшем все и вся. Об Абсолюте.
И сердца, как можно больше сердца! Ум в этом делании не первый и не лучший помощник. Как тут не вспомнить полушутливое сетование мудрейшего святителя Феофана Затворника: «Нынче удержа нет от совопросничества. Ум наш — комар, а все пищит!». Хотите, удивлю? В «Полной симфонии на канонические книги Священного Писания» обнаружил я шокирующую статистику. Так, мозг во всей Библии упомянут лишь дважды. Причем, в одном случае речь идет о мозге жертвенных животных (Иов 21, 24). Что же касается сердца, — вот истинный триумф — оно встречается аж 724 раза! Неспроста Спасителя нашего называют еще и Сердцеведцем (Деян 1, 24).
Отчего же так прискорбно суетны и требовательны (увы, не к себе самим), почему являясь нередко захожанами, а не прихожанами храма, чуть не с порога ратуем за всенепременное обновление церковнославянского языка… тогда как обновляться-то следует прежде нам самим. Причем, постоянно и в этом, возможно, главное предназначение Церкви. И разве ж первоклашкам первого сентября кладут на парты учебники по алгебре и том Солженицына? Вспомним, как учили нас. Какие там шариковые ручки, не было их тогда вовсе: первые полгода только прописи, палочки и крючочки, да и те простым карандашом. Позже буковки, потом слоги, а уж слова… первое, «ученическое», перо — это ж было целое событие, веха! И только в третьем классе — перо «семечкой». А тут — на тебе с порога: чей-то я Вас плохо понимаю! Ты вообще понял, осознал, — к Кому, в Чей дом пришел?
Может это и покажется кому-то парадоксальным, но нынешний церковный язык есть результат реформы, которую совершили (а правильнее сказать, сотворили) некогда святые равноапостольные Кирилл и Мефодий, «учителя словенские», как высоко именует их благодарная Матерь Церковь. И если потребность в его очередной реформе все же назрела, то и приступить к ней, как рассуждают опытные священники, допустимо лишь специалистам соответствующего духовно-нравственного и интеллектуального уровня.
Не могу не обмолвиться хотя бы несколькими словами и о непостижимой искренности, открытости нашей веры. Посудите сами, — богослужения, таинства, молитвы: все это происходит, в отличие от всех иных религиозных конфессий, действующих в стране, на языке, максимально приближенном, по сути, к общенациональному. Словно зеркальное отражение душевной открытости самого русского человека.
Мудро замечено кем-то, что в отличие от подавляющего большинства языков, включая те же латынь, греческий и еврейский, наш церковно-славянский язык родился, что называется, в чистой купели, — у него нет языческих корней.
Являясь печальными свидетелями многочисленных попыток переломить русскую речь через колено, возблагодарим Господа еще и за то, что церковный язык наш есть ограждение и охрана языка русского от возводимой на него брани. Вот принесешь, бывало, на даче ведро студеной колодезной воды. Она постоит денек-другой, глядишь, и нет уже в ней той давешней замечательной свежести. Если ж дольше, да на свету, гляди, и зацветет; для грядок еще сгодится, а более никуда, хоть выливай. Но не беда, можно еще нанести, благо, есть неподалеку колодец. А если, не приведи Господи, злые люди изгадят его, как тогда быть, где взять свежей воды?! Вот и получается, что церковнославянский язык есть некий удивительный неиссякаемый источник с незамутненной живительной влагой, в котором пребывают в первозданной сохранности корни нашего с вами языка, великой русской речи, незримо и таинственно связующей нас с самим Христом.
Воистину гениально предвидение великого Ломоносова о том, что «российский язык в полной силе, красоте и богатстве переменам и упадку не подвержен утвердится, коль долго Церковь Российская славословием Божиим на славянском языке украшаться будет».