В.Шукшин.Забуксовал

Совхозный механик Роман Звягин любил после работы полежать на
самодельном диване, послушать, как сын Валерка учит уроки. Роман заставлял
сына учить вслух, даже задачки Валерка решал вслух.
— Давай, давай, раскачивай барабанные перепонки — дольше влезет, —
говорил отец.
Особенно любил Роман уроки родной литературы. Тут мыслям было
раздольно, вольно… Вспоминалась невозвратная молодость. Грустно
становилось.
Однажды Роман лежал так на диване, курил и слушал. Валерка зубрил
«Русь-тройку» из «Мертвых душ».
— «Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка, несешься?
Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, все отстает и остается позади.
Остановился…» Нет, это не надо, — сказал сам себе Валерка. И дальше. —
«Эх, кони, кони, — что за кони! Вихри ли сидят в ваших гривах? Чуткое ли
ухо горит во всякой вашей жилке? Заслышали с вышины знакомую песню —
дружно и разом напрягли медные груди и, почти не тронув копытами земли,
превратились в одни вытянутые линии, летящие по воздуху, и мчится, вся
вдохновенная богом!.. Русь, куда же несешься ты? Дай ответ!.. Не дает
ответа. Чудным звоном заливается…»
— Не торопись, — посоветовал отец. — Чешешь, как… Вдумывайся!
Слова-то вон какие хорошие.
Роман вспомнил, как сам он учил эту самую «Русь-тройку», таким же
дуроломом валил, без всякого понятия, — лишь бы отбарабанить.
— Потом жалеть будешь…
— Кого жалеть?
— Что вот так учился — наплевательски. Пожалеешь, да поздно будет.
— Я же учу! Чего ты?
— С толком надо учить, а у тебя одна улица на уме. Куда она денется,
твоя улица? Никуда она не денется. А время пропустишь…
— Хо-о, ты чего?
— Ничего, не хокай — учи.
— А я что делаю?
— Повнимательней, говорю, надо, а не так!.. лишь бы отбрехаться.
Валерка подстегнул дальше свою «тройку», а Роман — опять за думы. И
сладкие эти думы, и в то же время какие-то… нерадостные. Половину жизни
отшагал — и что? Так, глядишь, и вторую протопаешь — и ничегошеньки не
случится. Роман даже взволновался — так вдруг ясно пред*ставилось, как он
дотопает до конца ровной дорожки и… ляжет. Роман сел на диване. И очень
даже просто — ляжешь и вытянешь ноги, как недавно вытянул Егор Звягин,
двоюродный брат… Да-а.
А в уши сыпалось Валеркино:
— «…Дружно и разом напрягли медные груди и, почти не тронув копытами
земли, превратились…»
Вдруг — с досады, что ли, со злости ли — Роман подумал: «А кого
везут-то? Кони-то? Этого… Чичикова?» Роман даже привстал в изумлении…
Прошелся по горнице. Точно, Чичикова везут. Этого хмыря везут, который
мертвые души скупал, ездил по краю. Елкина мать!.. вот так троечка!
— Валерк! — позвал он. — А кто на тройке-то едет?
— Селифан.
— Селифан-то Селифан! То ж — кучер. А кого он везет-то, Селифан-то?
— Чичикова.
— Так… Ну? А тут — Русь-тройка… А?
— Ну. И что?
— Как что? Как что?! Русь-тройка, все гремит, все заливается, а в
тройке — прохиндей, шулер…
До Валерки все никак не доходило — и что?
— Да как же?! — по-настоящему заволновался Роман, но спохватился,
махнул рукой. — Учи. Задали, значит, учи, — и чтоб не мешать сыну, вышел
из горницы. А изумление все нарастало. Вот так номер! Мчится, вдохновенная
богом! — а везет шулера. Это что же выходит? — не так ли и ты, Русь?..
Тьфу!..
Роман походил по прихожей комнате, покурил… Поделиться своей
неожиданной странной догадкой не с кем. А очень захотелось поделиться с
кем-нибудь. Тут же явный недосмотр! Мчимся-то мчимся, елки зеленые, а кого
мчим? Можно же не так все понять. Можно понять… Ну и ну! Роману прямо
невтерпеж сделалось. Он вспомнил про школьного учителя Николая Степановича.
Сходить?..
— Валерк! — заглянул Роман в горницу. — Николай Степаныч дома?
— Не знаю. А что? — испугался Валерка.
— Да ничего, учи. Сразу струсил… Чего боишься-то? Набедокурил опять
чего-нибудь?
— Никого не набедокурил. Чего ты?
— Он в район не собирался ехать?
— Не знаю.
Роман пошел к учителю.
Николай Степаныч был дома, возился в сарае с каким-то хламом. Они с
Романом были хорошо знакомы, учитель частенько просил механика насчет
машины съездить куда-нибудь.
— Здравствуйте, Николай Степаныч.
— Здравствуйте, Роман Константиныч! — учитель отряхнул пыльные руки,
вышел к двери сарая, к свету. — Потерял одну штуку… извозился весь.
— Николай Степаныч, — сразу приступил Роман к делу, — слушал я счас
сынишку… «Русь-тройку» учит…
— Так.
— И чего-то я подумал: вот летит тройка, все удивляются, любуются,
можно сказать, дорогу дают — Русь-тройка! Там прямо сравнивается. Другие
державы дорогу дают…
— Так…
— А кто в тройке-то? — Роман пытливо уставился в глаза учителю. —
Кто едет-то? Кому дорогу-то?..
Николай Степаныч пожал плечами.
— Чичиков едет…
— Так это Русь-то — Чичикова мчит? Это перед Чичиковым шапки все
снимают?
Николай Степаныч засмеялся. Но Роман все смотрел ему в глаза — пытливо
и требовательно.
— Да нет, — сказал учитель, — при чем тут Чичиков?
— Ну, а как же? Тройке все дают дорогу, все расступаются…
— Русь сравнивается с тройкой, а не с Чичиковым. Здесь имеется…
Здесь — движение, скорость, удалая езда — вот что Гоголь подчеркивает. При
чем тут Чичиков?
— Так он же едет-то, Чичиков!
— Ну и что?
— Да как же? Я тогда не понимаю: Русь-тройка, так же, мол… А в
тройке — шулер. Какая же тут гордость?
Николай Степаныч, в свою очередь, посмотрел на Романа… Усмехнулся.
— Как-то вы… не с того конца зашли.
— Да с какого ни зайди, — в тройке-то Чичиков. Ехай там, например…
Стенька Разин, — все понятно. А тут — ездил по краю…
— По губернии.
— Ну по губернии. А может, Гоголь, так и имел в виду: подсуроплю, мол:
пока догадаются — меня уж живого не будет. А?
Николай Степаныч опять засмеялся.
— Как-то… неожиданно вы все это поняли. Странный какой-то
настрой… Чего вы?
— Да вот влетело в башку!..
— Все просто, повторяю: Гоголь был захвачен движением, и пришла мысль
о Руси, о ее судьбе…
— Да это-то я понимаю.
— Ну, а что тогда? Лирическое отступление, конец первого тома… Он
собирался второй писать. Чичикова он уже оставил — до второго тома…
— В тройке оставил-то, вот что меня… это… и заскребло-то. Как же
так, едет мошенник, а… Нет, я понимаю, что тут можно объяснить: движение,
скорость, удалая езда… Черт его знает, вообще-то! Ведь и так тоже можно
подумать, как я.
— Да подумали уже… чего еще? Можно, конечно. Но это уже будет — за
Гоголя. Он-то так не думал.
— Ну, его теперь не спросишь: думал он так или не думал? Да нет, даже
не в этом дело, может, не думал. Но вот влетело же мне в голову!
— Надо сказать, что за всю мою педагогическую деятельность, сколько я
ни сталкивался с этим отрывком, ни разу вот так вот не подумал. И ни от кого
не слышал, — Николай Степаныч улыбнулся. — Вот ведь!.. И так можно,
оказывается, понять. Нет, в этом, пожалуй, ничего странного нет… Вы
сынишке-то сказали об этом?
— Нет. Ну, зачем я буду?..
— Не надо. А то… Не надо.
Роман достал папиросы, угостил учителя. Закурили.
— Чего потеряли-то? — спросил Роман.
— Да потерял одну штукенцию… штатив от фотоаппарата. Хочу закат на
цвет попробовать снять… Не закаты, а прямо пожары какие-то. И вот —
потерял, забросил куда-то.
— Закаты теперь дивные, — сказал Роман. — А для чего штатив-то?
— А выдержку-то нужно большую давать. На руках же я не смогу.
— А-а, да. Весной почему-то закаты всегда красивые.
— Да, — учитель посмотрел на Романа и опять невольно рассмеялся. —
Чичиков, да?.. Странно, честное слово. Надо же додуматься!
Роман тоже усмехнулся, хотел было опять воскликнуть: «Ну а кто
едет-то?! Кто?» Но не стал. Несерьезно все это, в самом деле. Ребячество
какое -то.
— А ведь сами небось учили?
— Учил! Помню прекрасно, как зубрил тоже… А через тридцать лет
только дошло, — Роман покачал головой. Пожал руку учителю и пошел домой.
Он — не то что успокоился, а махнул рукой и даже слегка пристыдил
себя: «Делать нечего: бегаю, как дурак, волнуюсь — Чичикова везут или не
Чичикова?» И опять — как проклятие навалилось — подумал: «Везут-то
Чичикова, какой же вопрос?»
— Тьфу! — Роман бросил окурок и полез опять за пачкой. — Вот
наказание-то! Это ж надо так… забуксовать. Вот же зараза-то еще —
прилипла. Надо же!..